Темнота. Длинный тоннель. Ноги утопают в какой-то мерзкой жиже. Все хорошее, что он помнит в тот момент, меркнет в бездонной леденящей пустоте. Зловонный невыносимый запах жжет ноздри. Разъедает глаза. Сыро и холодно. Пробирает дрожь. И кто-то неуловимый ведет его под руку, заглядывая в давно забетонированные уголки разума… Он изо всех сил пытается вспомнить, кто сопровождает его по тоннелю в кричащую темноту. Накатывает страх, обездвиживает настолько, что вспомнить он не может. Как только концентрируется на образе спутника, немеют икры, и противная липкая трусливая дрожь медленно расползается по телу, парализуя разум.

— Все просто, — князь откинулся на спинку кресла и постучал пальцами по столу, — никакой общей постели, совместных ужинов и обедов в пределах дома, есть я предпочитаю один, вместе будем появляться только перед императором, и то, если того потребует ситуация, — Константин безотрывно смотрел на опущенное лицо жены, — спать с другими я тебе не запрещаю, только меня об этом предупреждай, понесешь — избавишься от ребенка, потому что дети мне не нужны, — он закинул ногу за ногу, уточнив, — ни свои, ни чужие. Княгиня дрогнула — ей стало одновременно противно и страшно. — А если я…, — Вера запнулась, подбирая слова, — заболею? Вы будете со мной? — спросила она, не поднимая взгляда. — Нет, — спокойно ответил Константин, — я же болею и не прошу ничьего сострадания. Жалость развращает, — ухмыльнулся князь.

Узкая прихожая встретила тишиной. За 34 года Островский не нажил ни жены, ни детей. С женщинами встречался изредка, если позволяла работа, но домой звал редко. Холостяцкая квартира вряд ли внушала бы гостьям романтичный настрой. За стеной глухо гавкала овчарка, оставленная взаперти соседом. Володя считал, что большая собака должна содержаться в других условиях, но шум имел допустимый дневной норме уровень и Островский пока терпел неудобное соседство. Холодильник на кухне услужливо берег остатки колбасы и прокисшее молоко. Последнее тут же отправилось в мусорное ведро, а колбаса в рот. Сил на разогрев пищевого пакета не оставалось.

Он усилием воли поднимает свое дряхлое тело с кровати и мысленно засовывает себя в давно обветшалый костюм своей личности. Личности, которую он не помнит. Личности, которая свинцом в теле напоминает, что он играет унылые роли в своей, казалось бы, блестящей жизни. Он давно уже не отождествляет себя со своим именем, называя просто Человек. Главной задачей всех его дней на протяжении последних лет стало - вспомнить. Вспомнить, чей голос мучает его, и что это за зловонный тайный бункер, где он проводит каждую ночь своей жизни. Больше всего на свете он боится не вспомнить.

Мать настрого запретила заходить в горницу, когда к ней приходили. Савва поджал губу и ринулся к своему местечку в сенях. Он юркнул под лестницу и зажмурил крепко глаза. В темноте слышались отголоски звуков. Глухие стоны и шепот всегда перерастали в звонкие шлепки и заканчивались надрывным криком. За ним следовала тишина. После выходила матушка, и теплые руки ее рассеивали мрак. Мамины глаза, мокрые и светлые, смотрели пристально, ласково, безотрывно, и в мире не оставалось больше ничего, кроме них. Мать брала лицо Саввы в ладони и бережно гладила, закрывая мягкие детские ушки. Из комнаты выходил мужик, бормотал что-то и скрипел сапогами у порога. Дверь закрывалась, и мать звала Савву к столу — сыну нужно было поесть.

После новостей снова закрутили рекламу. Парочка «Юга России», затем гаджеты для изолированных и, разумеется, государственная программа ипотечного кредитования. Жизнь 70% людей существовала в рамках децентрализованных городов-мегаполисов. Ипотеку платил каждый десятый и все в Южном желали получить наилучший хаб. Лоно туризма и аграрной промышленности располагалось там, где 100 лет назад стояли Ростов-на-Дону и Краснодар. Со временем границы стерлись, технологии строительства и экономика устремилась в гору, так родился постоянно меняющийся и многолюдный Южный.